В руке стакан. Чуть плещется вино…
Благослови, Господь, простых чужих людей,
Их ясный труд и доброе молчанье,
И руку детскую в ладони неподвижной…
Городок
У подножья лесных молчаливых холмов
Россыпь старых домов.
Пирамидкой замшелой восходит костел,
Замыкая торжественно дол.
В тихой улочке стены изгибом слились.
Спит лазурная высь…
Парусит занавеска над входом-норой.
Гусь кричит под горой.
Здесь, в лавчонке глухой, отдыхает душа.
Выбирай не спеша
Стопку старых конвертов, лежалый бисквит,
Колбасу из ослиных копыт…
Пахнет затхлой корицей, алеет томат,
Мухи томно жужжат,
И хозяин, небритый сухой старичок,
Равнодушен, как рок.
Вот и почта. Над ящиком стерлись слова.
Под окошком трава…
Опускай свои письма в прохладную щель,
Господин менестрель!
За решеткой почтмейстер, усатый бандит,
Мрачно марки слюнит.
Две старухи, летучие мыши в платках,
Сжали деньги в руках.
И опять я свободен, как нищий дервиш.
Влево — мост и камыш,
Вправо — тишь переулка, поющий фонтан,
И над плеском — лохматый платан.
Колченогие старцы сидят у бистро,
Олеандр пламенеет пестро…
Средь домов вьется в гору дорога-змея,
И на каждом пороге — семья.
Сквозь каштаны пылает сверкающий диск.
Площадь. Пыль. Обелиск.
Как во всех городках, этот камень простой
Вязью слов испещрен золотой.
Имена, имена… Это голос страны,
Это скорбное эхо войны:
«Кто б ты ни был, прохожий, замедли в пути
И детей наших мертвых почти».
Я склоняю чело… Здесь вокруг — их земля,—
И холмы, и поля…
Только звона своих колокольных часов
Не слыхать им вовеки веков,
Только в глине чужой под подножьем креста
Обнажились оскалом уста,
Только ветер чужой, вея буйным крылом,
Напевает им черный псалом…
Воробьи налетели. Под дерзкий их писк
Обогнул обелиск.
На решетке, качаясь, висят малыши,
Голубь взвился в тиши…
У последнего дома кудлатый щенок
Изгибается в льстивый клубок:
«О прохожий, зачем ты уходишь к реке?
Разве плохо у нас в городке?»
Деревенские удовольствия
I
Странная игра
Под лозой лопочет гулко речка.
На лозе трепещет стрекоза…
Я тянусь. Вот-вот схвачу… Осечка!
Из-под пальцев взвилась егоза.
И опять садится. Плеск волны.
«Начинайте, милый друг, сначала».
Так со мною в Петербурге до войны
Некая медичка поступала.
II
Первый опыт
Теоретически все это так легко:
К айве веревкой прикрутить козу,
Сесть под козой на табурет внизу,
Взять за сосцы… И брызнет молоко.
Увы, увы… Практически не так:
Коза ногой прорвала мой пиджак,
Веревка лопнула, сосцы умчались в сад,
Пытаюсь встать… и падаю назад.
III
Отрезвление
Склонивши лоб, лечу в местечко
На двухколесном рысаке:
«Бумага, хлеб, чернила, свечка»,—
Подробный список в башмаке.
Душа, как огненная роза…
Но ведь и розе не прожить
Без орошенья и навоза.
Уймите, Муза, вашу прыть!
Из-за мечтательности вашей,
Вчера к столу придвинув стул,
Я сдуру в чашку с простоквашей
Перо шальное окунул.
Ведь так дойдешь и до горчицы…
Пора очнуться! Руль в руке…
Вертитесь, бешеные спицы!
Подробный список в башмаке.
IV
Бегство
Я проснулся и спичкою чиркнул о стул…
В низкой комнате плеск, и шуршанье, и гул.
Ведьма, что ли, влетела в ночное окно?
Трепыхается свечка, в аллее — темно.
Задрожал я до пяток, как в бурю камыш:
Над башкой прочертила летучая мышь!
Острогранным зигзагом — вперед и назад…
Разве я заколдованный дьяволом клад?
Пять минут я штанами махал в вышине,
Но не выдержал, — сдался, — скользнул по стене,—
И, по лестнице темной сбежав босиком,
На ларе под часами свернулся клубком.
В Марселе
I
Среди аллеи на углу базар:
Кувшины стройные, цветистые рогожки
И пестрые тунисские дорожки
По-деревенски радостны, как жар…
А под платанами гирляндами висят,
Как кремовый гигантский виноград,
Чудесные густые ожерелья…
— Скажите мне, что это за изделья?
Не погремушки ль для слоновьих ног?
Иль для верблюжьей сбруи украшенья?
* * *