Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 19 - Страница 88

Обошел базар тунисский,—
Все духи там перенюхал
И купил зачем-то каску
Из прессованной трухи…
Купол крепости суданской
Всласть глазами я ощупал,
Сосчитал вверху все палки,
Выпирающие вбок…
И потом стопой смиренной
Обошел я храм Ангкорский…
Ах, пожить бы в этом храме
Одному недели три!

Чтоб у входов часовые
Отгоняли всех знакомых,
Чтоб во всем огромном храме
Только я и дактило…
Чтоб… Но сумерки сгустились.
Выполз к озеру усталый…
О измученные пятки!
О прилипший воротник!
Переливчатым каскадом
Вспыхнул пестрый дым фонтанов,—
Я задумчиво и скорбно
Ел под елкой бутерброд.
Ел и думал, содрогаясь:
«Как теперь я с этой каской
Проскользну в метро ночное,—
В человеческую кашу,
В человеческий компот?!»

Картофельная идея

Я давно уж замечаю:
Если утром в час румяный
Вы в прохладной тихой кухне
Кротко чистите картошку
И сочувственно следите,
Как пружинистой спиралью
Вниз сползает шелуха,—
В этот час вас посещают
Удивительные мысли…
Ритм ножа ли их приносит,—
Легкий ритм круговращенья,—
Иль движения Жильберты,
Добродетельной бретонки,
Трущей стекла круглым жестом
Над карнизом визави?
Мой приятель, Федор Галкин,
У стола, склонясь над чашкой,
В кофе бублик свой макает
И прозрачными глазами,
Словно ангел бородатый,
Смотрит томно на плиту…
Если б он поменьше чавкал,
Если б он поменьше хлюпал,
Как насос вбирая кофе,—
Он бы был милей мне вдвое…
Потому что эти звуки,
Обливая желчью сердце,
Оскверняют тишину.
— Федор! — вдумчиво сказал я,
Чистя крепкую картошку:
— Днем и ночью размышляя
Над разрухой мировою,
Я пришел к одной идее,
Удивительно уютной,
Удивительно простой…
Если б, друг, из разных наций
Отобрать бы всех нас зрячих,
Добрых, честных, симпатичных
И сговорчивых людей,—
И отдать нам во владенье
Нежилой хороший остров,—
Ах, какое государство
Взгромоздили бы мы там!
Как хрусталь оно б сияло
Над пустыней мировою…
Остальные — гвоздь им в душу! —
Остальные — нож им в сердце! —
Пусть их воют, как шакалы,
Пусть запутывают петли,
Пусть грызутся, — но без нас.

Федор Галкин выпил кофе,
Облизал усы и губы
И ответил мне, сердито
Барабаня по столу:
«Я с тобою не поеду.
В детстве я проделал опыт —
В детстве все мы идиоты —
Сотни две коровок божьих
Запихал с научной целью
Я в коробку из-под гильз,
В крышке дырки понатыкал,
Чтобы шел к ним свет и воздух,
Каждый день бросал им крошки,
Кашу манную и свеклу,—
Но в неделю все подохли…
От отсутствия ль контрастов,
От сужения ль масштабов,
От избытка ль чувств высоких
Или просто от хандры?
Не поеду!» — Федор Галкин
Раздраженно скомкал шляпу
И, со мной не попрощавшись,
Хлопнул дверью и ушел.

Пластика

Из палатки вышла дева
В васильковой нежной тоге,
Подошла к воде, как кошка,
Омочила томно ноги
И медлительным движеньем
Тогу сбросила на гравий,—
Я не видел в мире жеста
Грациозней и лукавей!

Описать ее фигуру —
Надо б красок сорок ведер…
Даже чайки изумились
Форме рук ее и бедер…
Человеку же казалось,
Будто пьяный фавн украдкой
Водит медленно по сердцу
Теплой, бархатной перчаткой.

Наблюдая хладнокровно
Сквозь камыш за этим дивом,
Я затягивался трубкой
В размышлении ленивом:
Пляж безлюден, как Сахара,—
Для кого ж сие творенье
Принимает в море позы
Высочайшего давленья?

И ответило мне солнце:
«Ты дурак! В яру безвестном
Мальва цвет свой раскрывает
С бескорыстием чудесным…
В этой щедрости извечной
Смысл божественного свитка…
Так и девушки, мой милый,
Грациозны от избытка».

Я зевнул и усмехнулся…
Так и есть: из-за палатки
Вышел хлыщ в трико гранатном,
Вскинул острые лопатки.
И ему навстречу дева
Приняла такую позу,
Что из трубки, поперхнувшись,
Я глотнул двойную дозу…

ИЗ ПРОВАНСАЛЬСКОЙ ТЕТРАДИ

Мистраль

Пускай провансальские лиры звенят:
«Мистраль — это шепот влюбленных дриад,
Мистраль — это робкий напев камыша,
Когда в полнолунье он дремлет, шурша,
Мистраль — перекличка мимозных стволов,
Дубово-сосновая песня без слов,
Мистраль — колыбельная песня лозы,
Молитва лаванды и вздох стрекозы…»
Пускай провансальские лиры звенят,—
Я прожил в Провансе два лета подряд.

Сегодня в усадьбе бушует мистраль.
С утра замутилась небесная даль,
Летят черепицы с грохочущих крыш,
В истерике бьется безумный камыш,
У псов задираются к небу хвосты,
Из книги, шипя, вылетают листы,
Верандная кровля, как дьявол шальной,
Шуршащее чрево вздымает копной,
И кот мой любимый, мой вежливый кот