Со старого диванчика Внимательно-внимательно На хмурого хозяина Косился Бардадым. Ах, если бы ужасное Хозяйское решение Несчастный мог понять… У двери в одиночестве Сидел бы он, как каменный, Беззвучно б только всхлипывал,— Покорно б ждал хозяина И никогда б не выл!
XXIII
«По всем наукам ведрами Вливают знанья в юношей… Годами, черти, учатся,— Корпят в лабораториях, Торчат в аудиториях: Образованье высшее,— Не кот начхал в стакан!.. Ан, на житейском поприще В дурацкой современности Все шиворот-навыворот: То доктора без практики, То без работы химики, Юристы, инженеры ли,— Все нынче не у дел… А брандахлыст какой-нибудь, Свистун необразованный, Вдруг на земном ристалище Опередит, каналия, Всех кровных скакунов. Хотя бы мой племянничек… А ведь окончил в Сербии Всего лишь классов пять…»
* * *
За колченогим столиком В парижской ресторации Приятно побеседовать, Макая в чай ватрушечку… Львов старичка уютного, Растекшегося мыслию Насчет образования Сочувственно спросил: «А что же, ваш племянничек Нашел случайно в опере Брильянт воды лазоревой В сто двадцать пять карат? Иль спас раджу от гибели Во время наводнения? Или нью-йоркской барыне, Скелету желтозубому, Понравился в Биаррице Своим телосложением? Во всех подобных случаях Багаж в пять классов, батенька, Достаточен вполне…»
* * *
«Нет, сударь… Дело, видите ль, В особом обстоятельстве,— Племянник унаследовал По алкогольной линии По части мочемордия Особенный талант: В роду у нас отменные, Лихие, виртуозные Водились питухи… Ну вот и пригодилося,— В Марселе мой племянничек Стал первоклассным „барменом“,— Словцо по-русски дикое, Но платят хорошо… В полгода, не поверите, Стал местной знаменитостью. Уж капитаны шведские — Народец понимающий — И те, собаки, ахали, Пригубливая дикие, Племянниковой выделки, Экспромты спиртуозные — Коктейльные „ерши“… Хотя и алкогольная,— Профессия солидная: Стал одеваться гоголем, На книжку стал откладывать… На ручке — цепь браслетиком, На пальце — солитер».
* * *
Старик сложил салфеточку И вдруг, притопнув ножкою, Тремя словами краткими Счастливца упразднил: «Был сокол, да скапутился».— «А что?» — «Да спился, батюшка! Такое уж занятие… Теперь в Гренобле чертовом Бокалы моет грязные В паршивеньком бистро».
XXIV
За окнами вдоль улицы Снег меркнет тусклой грядкою, Фонарь бельмом бессмысленным Пронзает мглу вечернюю, Платаны к небу тянутся Отрубленными лапами… Среди домов, как взмыленный, Бездомный ветер носится,— Эх ты, зима асфальтная, Бронхитная, гриппозная, Парижская зима!.. А за окошком низеньким,— Взгляни сквозь стекла потные,— В «Царь-Пушке» ресторации Сидит за круглым столиком Знакомая компания: Чернильные закройщики, Три журналиста старые — Козлов, Попов и Львов.
* * *
Грог — пойло превосходное: Пар над бокалом плавает, Грей нос и душу хмурую, Да медленно прихлебывай Душистое, горячее, Заморское питье,— Да в сердце перелистывай, Страницу за страницею, Расстрелянную летопись — Глухие наши дни… Львов первый стукнул трубкою, Молчанье оборвал: «Ну что, Козлов, дитя мое, С твоей анкетой дикою Который день без отдыха, Как псы репейник ловим мы На собственном хвосте… Уж где они — счастливые, Довольные и бодрые,— В нахмурившемся тучею Тридцать втором году?.. Свинья широкозадая — И та сейчас в истерике, А эмигрантов лучше бы Теперь не ворошить… Я ставлю точку черную, Я пью за нервы крепкие,— А счастье, слово русское, Спит много лет без просыпу У Даля в словаре…»
* * *
Попов лимон обсасывал. Бывают положения, Когда ни философия, Ни юмор и ни лирика На дне бокала липкого Ответа не найдут. Какой тут выход, к лешему? И только палец медленно Масонским знаком сдержанным Хозяину над стойкою Закажет новый грог…
* * *
Козлов курил сконфуженно… Но, вспомнив средство старое, Конфуз свой раздражением Вдруг круто осадил: «Любезные попутчики! Я счастья эмигрантского Отнюдь не поставщик… Порой и в копях брошенных Находят камень редкостный Чудеснейшей воды. Но если копи залиты,— Ходить вокруг нелепица, О чем тут толковать… Ставь точку, — вещь нехитрая,— Я ставлю многоточие… Ведь даже кот ошпаренный Надеждою живет. А впрочем — баста. В пятницу, По порученью Наденьки, Племянницы моей, Прошу вас к ней, приятели, На именинный пунш. Не выть же нам на паперти, Оскалив к тучам челюсти, В тридцать втором году…»