На скамьях кружок молчаливых старух —
Красавиц былых привиденья.
Их руки не в силах согнать даже мух,
Иссохшие руки-поленья…
И вдруг повернулись: с курортной черты
Зашла в шароварах наяда,
Гримасой сжимаются дряблые рты
И столько в гримасе той яда,
Что сам Вельзевул, покраснев, как морковь,
Закрылся б плащом торопливо…
Но дева чуть морщит безбровую бровь
И бедрами вертит лениво.
Девчонка-подросток со вздохом глухим
На гостью глядит городскую…
За лесом крылатый корабль-пилигрим
Врезается в синьку морскую.
Разъезд
I
Дрожит осенний воздух винный.
Бескрайно море. Тишина.
В последний раз на пляж пустынный
Приходит Настя Дурдина.
В воде студеной плещет робко
Порозовевшею стопой…
Опять в Париж — массаж, и штопка,
И суп с перловою крупой.
Бор скован сизой полутьмою,
На каждом камне — Божья кисть…
Но что же делать здесь зимою?
Не камыши ж на пляже грызть.
Она в раздумье полусонном…
Под рокот ласковой воды
Париж не кажется ей лоном
Забот, несчастий и нужды,—
Ни муравейником бездушным,
Ни злой мансардною тюрьмой:
Душа плывет путем воздушным
Туда — в Париж… К себе — домой…
Волна качается лениво,
Сливая в пляске янтарей
Уют осеннего залива
С каморкой серенькой в Отей.
II
Мул везет по шоссе чемоданы,—
Навалили горой — наплевать…
Чужестранцы… Наедут и схлынут.
А другие приедут опять.
В чемоданах купальные тряпки,
И спиртовки, и русский роман.
А вверху жестяная коробка
Тарахтит, как лихой барабан.
На двуколке французская баба
Сонным басом кричит на мула.
Ветер старые фиги качает,
Над холмами пушистая мгла…
А вдоль пляжа бредут русопеты.
Дети тащат под мышкой кульки,
Старичок в допотопном пальтишке
На ходу поправляет носки.
Кто-то в море заехал ботинком,
Чертыхнулся и сел на песок.
Худосочная хмурая дева
Обернулась на дальний мысок.
Вот и будки — стоят, как солдаты,
На пустое глядят казино.
Пальма жалкие перья топорщит,
В море — холодно, пусто, темно…
Посчитались: никто не растаял.
Старичок зонтик с палкой связал.
За платаном игрушечный домик,
Бледно-розовый тихий вокзал.
В Борме
I
Борм — чудесный городок,
Стены к скалам прислонились,
Пальмы к кровлям наклонились,
В нишах тень и холодок…
Реет замок в вышине.
За террасою у школы
Скат зеленый и веселый
С тихим морем в глубине…
Как цветущий островок,
Дремлет Борм в житейском шторме,
Но всего прекрасней в Борме
Смуглых девушек венок.
Ах, какие здесь глаза!
Щелкнут черные ресницы,—
И до самой поясницы
Так и вздрогнешь, как лоза…
Поступь, каждый поворот…
Что ни девушка — Диана.
Стань на камень у фонтана
И смотри, разинув рот.
Но присядь-ка к ней рядком:
От божественного тела
Нестерпимо, одурело
Так и пышет чесноком!
II
Сижу на площади в кафе,
Под тентом вьются мошки…
У ног сидят и смотрят в рот
Три инвалидных кошки.
Одна, — хозяин объяснил,—
Автомобилем смята.
Другой отъели крысы хвост,—
Жестокая расплата!
У третьей сбоку вырван клок,
Дуэль с бульдогом в роще…
У всех у трех горят глаза,
Все три, как ведьмы, тощи.
Прозаик на такую тварь
Взглянул бы равнодушно,
Но я, поэт, могу ль при них
Жевать свой сыр насущный.
Скормил уродам весь кусок,
А сам глотаю слюни.
Зато душа моя чиста,
Как бабочка в июне…
Три кошки лижут животы,
Смотрю на скалы фатом…
Приятно, черт возьми, порой
Быть знатным меценатом.
III
С детства люблю захолустные лавки…
Пахнет корицею, луком и воском.
Кот круглорожий сидит на прилавке,—
Сытая спинка подернута лоском.
Глажу его, словно давнего друга…
Что же купить мне: тетрадку иль свечку?
Кактус за дверью вздымается туго,
Лента дороги сбегает к крылечку.
Школьницы — две черноглазые мышки —
Горсть переводных купили картинок.
Старенький ксендз в запыленном пальтишке
Щупает связку холщовых ботинок…