Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 19 - Страница 85

Не красней же, как гвоздика,
И скорей вставай с одра.

Ты трезвей маркиза Позы,
Ты ромашку только пьешь,—
Но боюсь, что все березы
Нынче днем ты обдерешь!

Зеленое воскресенье

Гремя, трамвай подкатывает к лесу.
Толпа — ларьки — зеленый дым вершин.
Со всех концов к прохладному навесу
Текут потоки женщин и мужчин.
Дома предместья встали хмурой глыбой,
Прикрыв харчевнями облезлые бока.
Пей затхлый сидр, глотай картошку с рыбой
И медленно смотри на облака…
Слепой толстяк, похожий на Бальзака,
Прильнув к гармонике, растягивает мех.
Брось в шляпу мзду. Вот палка, вот собака,—
Зеленый лес зовет сегодня всех.

«Оставьте, Муза, старую повадку.
Умерьте сатирическую рысь.
В воскресный день кому из нас не сладко
Лежать под деревом, задравши пятки ввысь?
Пусть вся поляна в масляных бумажках,
Пусть под кустами груды сонных ног,—
Любой маляр в сиреневых подтяжках
В неделю раз цветет, как римский бог.
Париж — котел. Шесть дней в труде и давке.
А в день седьмой с приплодом и с женой
Сбегают в лес, поесть яиц на травке,
И смыть галдеж зеленой тишиной…»
Такой тирадой утешая Музу,
Глазами ищешь, где б поменьше туш.
Ныряешь вглубь, как шар бильярдный в лузу,
Принять лесной, зеленый, летний душ!
Над старым дубом в блеске бирюзовом
Плывет сорока. Бог ее прости…
За бузиною в платье мотыльковом
Стоит дитя лет двадцати пяти.
Рот — вишенкой, яичком — подбородок,
Колонки ног, как лилии в песке…
А перед ней, нацеливая «кодак»,
Застыл Ромео в плотном котелке.
Пейзаж направо — градусом сильнее:
Она и он, вонзив друг в друга рот,
Лобзаются в траве, закинув шеи,
Выделывая пятками фокстрот.
Налево… Впрочем, перейдем к природе.
Всего спокойнее глаза направить ввысь:
Зеленокудрые, качаясь на свободе,
Густые липы в высоте сплелись…
Трава мягка. Вздыхает ветер сонный.
Летит синичка, вьется стрекоза.
О старый дуб! В твоей душе зеленой
Запутались усталые глаза…

Среди берез в сквозном зеленом дыме
Спит грузовик, уткнувши хобот в ствол.
Пять мясников с подругами лихими
Играют в сногсшибательный футбол.
Хребты дугою, ноги роют землю…
Летят кентаврами, взбив кожаный арбуз…
От глаз до пят я этот жанр приемлю!
Брыкнулся б сам, но, так сказать, конфуз.
Мой фокс застыл в блаженном созерцанье:
В глазах горит зеленый пепермент:
Пойдем, дружок! Учись смирять желанья,
Мы посторонний, пришлый элемент…
Как кролики, уткнувшись в полотенце,
Разинув рты, спят дети под кустом.
Мой фокс лизнул попутного младенца
И по траве помчался вскачь винтом…
Желтеет дрок. Темнеет ежевика,
Бесшумный ястреб взвился вдалеке.
И больно мне, и совестно, и дико,
О человек, мотор в воротничке!

Спускаюсь вниз и выбираю домик:
Вон тот за соснами, с плющом до чердака…
Но умный фокс летит, как белый гномик,—
Внизу кафе, и прочее — тоска…
Течет толпа обратною волною,
Трещат звонки, в кустах мелькает люд.
Полны закатной, влажной тишиною,
Детишек сонных матери несут.
Заполним поезда и пароходы.
Шесть трудных дней, толкаясь и рыча,
Мы будем помнить — сосны, травы, воды,
Синицу, дрок и буйный взлет мяча.

Горе от прохожих

В заливе под Тулоном,
Сверкая ходят зыби.
На стульчике зеленом
Сидит Иван Билибин.
Комар звенит на цитре,
И дали в сизой ряске.
У пальца на палитре
Цветастые колбаски.

В песок всосалась крепко
Сосна на мощной пятке.
Зрачок проверил цепко
Коры волнистой складки…
Костлявых сучьев вилы
И сочных лап кираса
Художнику так милы,
Как леопарду мясо.

Сидит молчит и пишет…
Сосна натурщик кроткий:
Едва-едва колышет
Развесистые щетки.
Ботинок жмет конечность,
Лучи стреляют в темя…
Давно нырнуло в вечность
Обеденное время.

Но вот земляк бродячий
С томатами в лукошке,
Сорвавшись с белой дачи,
Приклеился к дорожке
И голосом подземным
Бубнит, как по тетрадке,
Что в море Средиземном
Ужасно краски сладки…

Иван Билибин люто
Одернул вниз жилетку
И молча, как Малюта,
Прищурился сквозь ветку.
Взглянул на даль, на лодку,
И, стиснув свой треножник,
В стрелецкую бородку
Ругнулся, как сапожник.

Земляк ушел направо.
Чуть льются птичьи свисты…
Но за спиной орава —
Парижские туристы.
Стянулись на опушке
Вокруг складного стула
И смотрят… как телушки
На пушечное дуло.

Минуты три-четыре…
Все ближе гнусный шорох.
На шее, словно гири,
В душе — бездымный порох.
Еще одна минута:
И вдруг быстрее пули,
Он повернулся круто
К своим врагам на стуле.

О жуткий поединок!
Чуть шевеля усами,
От шляп и до ботинок