Есть особого рода охота…
Ты пойди в Люксембургский сад,—
Над бассейном лучей позолота,
Воробьи и дети пищат…
В стороне от парижской шумихи
Опустись на скамью, не скучай…
Вдруг малыш какой-нибудь тихий
Обернется к тебе невзначай.
Ты замри и склонись пониже,
Улыбнись глазами чуть-чуть:
Подойдет он к тебе поближе,
Покосится на шляпу и грудь.
И вздохнет глубоко и протяжно,
А потом улыбнется и сам
И слегка ладошкою влажной
Прикоснется к твоим усам.
И тебя за рукав влюбленно
Вдруг потянет к себе, позовет…
……………………………………………………
А потом долговязая бонна
Подойдет и его оторвет.
Перед цветочной лавкой на доске
Из луковицы бурой и тугой
Вознесся гиацинт:
Лиловая душа,
Кадящая дурманным ароматом…
Господь весной ей повелел цвести,
Вздыматься хрупко-матовым барашком.
Смотри:
Над гиацинтом вьется
Пушистая пчела…
То в чащу завитков зароет тельце,—
Дрожит, сбирает дань,
То вновь взлетит
И чертит круг за кругом.
Откуда ты, немая хлопотунья?
Где улей твой?
Как в лабиринт многоэтажный
Влетела ты, крылатая сестра?
Куда свой сладкий груз
Снесешь под гул автомобилей и трамваев?
Молчит. Хлопочет.
И вдруг взвилась — все выше, выше —
До вывески «бандажной мастерской»…
И скрылась.
Косою сеткой бьет крупа.
По ярмарке среди бульвара
За парой пара
Снует толпа.
Строй грязных клеток,
Полотнища шатров,
Собачий визг рулеток,
Нуга — будильник — и пузыри шаров,
У будки прорицателя — шарманка:
Визжит, сзывает, клянчит…
Худая обезьянка,
Сгорбив спинку,
Качает-нянчит,
Зажавши книзу головой,
Морскую свинку,
Так нуден сиплый вой!
Качает-греет…
Гладит лапкой
Чужого ей зверька,
А он, раздув бока,
Повис мохнатой тряпкой,
Тупой и сонный.
И опять
Она к нему влюбленно
Склоняется, как мать.
Качает, нежит…
Застыл маляр худой
С кистями за плечами,
И угольщик седой,—
Глаза переливаются лучами…
Склонился лавочник к жене,
И даже бравые солдаты,—
Взвод краснощекой деревенщины,—
Притихли в стороне.
Шарманка ржет…
Вздыхают женщины:
Кто лучше их поймет?
Ваш Париж — Содом!
(Из эмигрантского разговора)
Хмурый пензенский спорщик,—
В жизни мало утех…
Если юный конторщик
На панели при всех
Тонконогую деву
Лобызает взасос,—
Не краснейте от гнева
И не морщите нос.
Может быть, это пошло,
Как панельный канкан…
Ведь у нас в нашем прошлом
Даже дворник Степан
Не лобзался с кухаркой
У ворот средь гуляк,
А в подвале под аркой,
Где прохлада и мрак.
Наши светлые ризы
Мы от моли спасли:
Лишь Татьяны и Лизы
В нашем прошлом цвели…
Но позвольте в Париже
Сквозь иное стекло
Этот ужас бесстыжий
Показать вам светло.
Он — конторщик из банка,
Дева в шляпке — швея,
Целый день спозаранку
Лишь одна колея.
Только в час перерыва
В ресторане вдвоем
Поедят торопливо,
Прикоснутся плечом.
И опять на панели…
Снова надо в ярмо…
Ни беседки, ни ели,
Ни софы, ни трюмо…
Губы что-то сказали,
Шепот вспыхнул, затих,
Как на людном вокзале —
Что им здесь до чужих?
Ведь вокруг из прохожих
Не взглянул ни один.
Все спешат, все похожи —
Шорох ног и машин.
Свежесть этих лобзаний,
Господин прокурор,
Словно ветер средь зданий,
Налетающий с гор…
В романтической Пензе
Писаря при луне
В честь Лаур средь гортензий
Пели гимны весне?
Что ж… Здесь проза и давка:
Торопись и живи.
Между сном и прилавком —
Пять минут для любви.
Чем в столовке унылой
Соло есть свой салат,
Вы бы тоже, мой милый,
Разыскали свой клад…
Я скажу осторожно:
Все, что греет, — добро.
Целоваться ведь можно
В коридорах метро.
Там, за последней виллой,
Вдоль глинистого рва
Светло-зеленой силой
Вздымается трава…
Весенним изумрудом
Омолодила пни,
Упавший ствол верблюдом
Раскинулся в тени…
Кольцо березок кротких
Под облаком седым
Роняет с веток четких
Зеленокудрый дым.
Мальчишка влез на липку —
Качается, свистя…
Спасибо за улыбку,
Французское дитя!
«Слезай-ка, брось свой мячик,
Мой фокс совсем не злой,—