Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 19 - Страница 63

Вязких, шершавых и вздорных,
От которых потом остается в мозгах,
Часов приблизительно на пять,
Чад жженой резины и перьев…
Но я ведь терплю,
Молчу, не рычу,—
Чтоб не впасть в искушенье,
Словарем пресс-папье прикрываю
И, как дитя, улыбаюсь.

То, чуть присядешь к столу за работу,
Квартирант заведет граммофон —
Гнусаво-визжащую кошку —
И в дверь потом постучится:
«Вам граммофон не мешает?»
«О, — отвечаю я кротко,
Сжимая дрожащую челюсть,—
Пожалуйста, друг мой!»

То прилетит пневматичка:
Некто по срочному делу
Просит приехать — час и минуты — в кафе.
Едешь!.. Ждешь часа полтора!
Наконец прилетает синьор
С расстегнутым ртом и в расплюснутой шляпе
И предлагает издать в компании с ним
Самоучитель по ловле креветок…
Как трудно в такие минуты быть добрым,
И все же… стараешься.

То прачка вам принесет
Вместо вашей любимой сорочки
Какую-то бурую мерзость —
О трижды проклятый жавель!
И опять улыбайся, как ангел,
И добрые делай глаза.

То по рыхлой своей доброте
Вы ближнему редкую книгу дадите,
И он ее вам вернет
(Если вернет!)
В соусе рыжем и без заглавной страницы,—
Ты, Господи, знаешь, с какою любовью
Я ближнему кресло тогда придвигаю.
Нет! Если правду сказать,—
Для вентиляции сердца,
Для облегчения сжатой души
Хорошо б хоть неделю в году уделить
«Неделе несдержанной злости…»

ИЗ ДНЕВНИКА ПОЭТА

Жизнь

Посади в вазон зимою скользко-белый твердый боб —
День пройдет, и два, и больше, и, разрыв свой черный гроб,
Из земли упрямо встанет крепкий радостный росток.
И родит живое чудо: изумрудный лепесток.
День за днем живые листья развернут густой шатер,
И утонет в нем, мечтая, утомленный грязью взор.
Дни пройдут — средь хрупких ножек, словно белый мотылек,
Кротко свесится невинный, первый ласковый цветок.
Покрасуется, увянет, но на крохотном крючке
Зерна новые набухнут в нежно-матовом стручке.
Ярче сказки Андерсена развернется пред тобой
Сказка жизни, вечной жизни, переполненной собой,—
И, быть может, злой и хмурый, в первый раз за много лет
Ты очнешься и забудешь неживое слово «нет».

Романс

Кусты прибрежной ивы
Сплелись в тенистый круг.
Молчит залив ленивый…
Ты больше мне не друг?

Хитон твой нежно-алый
На палевом песке —
Мечтою небывалой
Поет моей тоске…

Слежу, как мальчик робкий,
За тенью полных рук.
Мелькает шелк в коробке,
Стан клонится, как лук.

Склонившись низко к пяльцам,
Отводишь ты глаза…
На милых, гордых пальцах,
Дрожа, горит слеза.

Ты — радостная птица,
Я — злой и хмурый волк.
Смотри, как золотится
В воде закатный шелк!

Не плач. Ведь я не плачу…
Все выпито до дна.
Вернусь один на дачу
И сяду у окна.

В плену

Оптовый продавец подтяжек, мистер Крукс,
Пресытясь барышом, раскроет карту,
Ткнет пальцем в первое попавшееся место —
В Мадагаскар, Калькутту или Яву,
Возьмет каюту, сунет в толстый сак
Все, что его от обезьяны отличает,—
И поплывет…
Весь глобус, наша милая земля,
С прекрасной, многогранной пестротой,
К услугам сэра Крукса…
Дымя сигарой, втиснется в качалку,
Слоновьи ноги вытянет за борт,
И, в пломбах ковыряя зубочисткой,
Бессмысленно упрется в океан.
В природе он не больше понимает,
Чем в трех сезонных симфонических концертах,
Где первый ряд всегда к его услугам…
Но печень, но негоциантский сплин —
И, наконец, престиж старинной фирмы…
Путь бодрый, мистер Крукс!

* * *

А ты поэт, нелепый человек,
От детских лет заложник пресных будней,
Как за ногу привязанный, торчишь
В каком-нибудь столичном захолустье…
Берешь взаймы у жажды и мечты,
Балконный плющ раскрашиваешь в пальму
И в море безразличных пиджаков
Упрямо ищешь смелых Дон-Кихотов…
Клубятся дни, седеет голова,
Усталость ржавчиной подтачивает сердце,—
Сшивай мечты в пузатую тетрадь!
Торгуй молитвами, — быть может, тот же Крукс
Твои сонеты сунет в чемодан,
И, неразрезанные, съежившись на дне,
Они объедут свет, как крыса в трюме…

В саксонских горах

Над головою по веревке вползает немец на скалу.
А я лежу ленивей кошки, приникнув к теплому стволу.
В груди пушистой желтой ивы поет, срываясь, соловей,
И пчелы басом распевают над сладкой дымкою ветвей.
У ног ручей клокочет гулко, по дну форель скользнула в щель,
Опять сияет в горной чаще расцветший радостью апрель!
Ах, если б Ты, вернувший силы поникшей иве, мхам средь скал,
Весною снова человека рукою щедрой обновлял:
Чтоб равнодушная усталость исчезла, как февральский снег,
Чтоб вновь проснувшаяся жажда до звезд стремила свой разбег,