Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 19 - Страница 60

К оглавлению

60
Взбей бант козлом, вонзи копыто в стремя:
Пегас бьет в пол ослиною ногой!

Слишком резвому


Гостинодворским языком
Кричит он нам об общем долге,
Вопит о родине, о Волге
И лупит в перси кулаком…


Но почему ж в Крыму, мой друг,
Ты был акулой тыловою?
Наверно, было недосуг
Рискнуть своею головою?..

Показательная санатория в Евпатории


Больные приходят «с мухой».
Не люди, а темная жмудь:
Смотрителя в правое ухо,
Сестру за левую грудь…


Пища — гниль и вонища:
Котлеты из тухлых кобыл.
В ванне выбито днище,
В уборной мусор и ил.


И только одна отрада:
Чуть месяц блеснет голубой,
К бабам в окна из сада
Курортники лезут гурьбой.


Амуры в ванной, в мертвецкой,
Амуры во всех углах,—
В палатах, в саду и в детской,
На скамьях и на столах.


Гармошка — в такт поцелуям…
Так нежен заливистый вой:
«Сестрица, на горе буржуям
Раздуем пожар мировой!»

Гостиница в Пасси

Номер 5

В китайских круглых телескопах
Сидит художник над столом.
Что заработаешь в Европах
    Карандашом?


Закрылся полостью халата,
Не подымает мутных глаз
И чертит печку для плаката
    В сто пятый раз.

Номер 8

Отчего поет так громко
Безголосый старичок?
Потому, что на спиртовке
Жарит шашлычок.


Пой, бедняга! Чад проклятый
Все равно пройдет сквозь щель.
Стукнут в дверь: спиртовку дунешь,—
Ужин под постель…

Номер 12

Дрожит диван, трясутся чашки:
Эсер играет с тетей в шашки.

Номер 13

На кровати — туловища с бюстами:
Надо всех маркизами одеть…
Куклы растопырились лангустами,
Ручки-ножки виснут, словно плеть.
Надоело! Баронесса сплюнула
И, косясь на уличную мглу,
В зад маркизы с едкой злобой всунула толстую иглу.

Номер 17

Стулья придвинув к постели, два пожилых человека
К картам склонили чело, мирно и кротко пыхтя.
О эмигрантское чудо!.. Ты полюбуйся, читатель:
Республиканец один, а его визави — монархист!

Номер 22

На брюках — широкая клетка,
Квадратная челюсть, брюнет…
«Японец», — решила соседка,
«Испанец!» — отрезал сосед.
Но все ни к чему: ни окраска, ни брюки, ни скулы,—
Жилец оказался Иваном Бубновым из Тулы.

Номер 25

    Дверь скрипнула. Трехлетний карапуз,
    Из материнских выскользнувши уз,
    По коридору пробежал до шкапа,—
    С разгона врос передо мной в паркет
    И вдруг, косясь на бурый мой жилет,
    Мне в изумленье шепчет: «Папа!..»

К двухсотлетию академии наук


Убившие свободную науку,
Ученых изгонявшие бичом,
Забавную придумали вы штуку,
Труп Академии венчая кумачом…


Честнее был и Пугачев, и Разин:
«Сарынь на кичку!» Резали спроста…
Палач Культуры трижды лжив и грязен,
Лобзая жертву в мертвые уста.


Кичиться ль вам двухвековою славой
Рассадника науки и добра?
Ведь этот храм пустой, но величавый,
Не даст вам даже горсти серебра…


В Вольтеры навязавши комсомольца,
Европу вы решили удивить?
Наука — не награбленные кольца,—
Напрасна ваша каторжная прыть.


Наука мстит. Под фирмой «пролетарской»
Грызет букварь зазнавшийся профан.
Весь ваш приплод: Лойола Луначарский
И коллективный красный Митрофан.


И если семь досужих европейцев
К вам приплывут на мертвый юбилей,—
Так посещали некогда индейцев,
Сходя опасливо с высоких кораблей…


Труби же, Ложь! Сгребай с чужих покосов
Священный прах в Научный Исполком.
Не встанет из могилы Ломоносов…
А если б встал: они б его штыком!

Из зеленой тетрадки

I

Два боксера друг другу расквасили рыло,
И один закачался, икнул и упал,
А другой дожидался корректно и мило,
Чтоб упавший коллега очнулся и встал…


Публицисты-газетчики! Вы лишь без пауз,
Злобно перья вонзая друг другу в виски,
Наливаетесь желчью и уксусом кляуз
И упавшего рвете, как псы, на куски.

II

О Господи, ужель и после смерти
В разноголосом пробужусь концерте?
В каком-нибудь предбаннике глухом
Бакунин в стол ударит кулаком,
Катков с Плехановым заспорят о России,
Народники свои разложат хрии,
И Ленин, с исступленностью удава,
Всех оглушит налево и направо…

Политикон и эмигрантский уезд

I
Трагический трилистник

60